Шрифт
А А А
Фон
Ц Ц Ц Ц Ц
Изображения
Озвучка выделенного текста
Настройки
Обычная версия
Междубуквенный интервал
Одинарный Полуторный Двойной
Гарнитура
Без засечек С засечками
Встроенные элементы
(видео, карты и т.д.)
Вернуть настройки по умолчанию
Настройки Обычная версия
Шрифт
А А А
Фон
Ц Ц Ц Ц Ц
Изображения
Междубуквенный интервал
Одинарный Полуторный Двойной
Гарнитура
Без засечек С засечками
Встроенные элементы (видео, карты и т.д.)
Вернуть настройки по умолчанию

Фронтовик Родников: «Кто в войну голову не сложил, долго жили»

29 апреля 2020
53

В сентябре нынешнего года участник Великой Отечественной войны Иван Алексеевич Родников отпразднует 95-летний юбилей. Фронтовик признается, что род у него такой – много долгожителей:

«Кто в войну голову не сложил, долго жили. Брат Николай в семьдесят девять лет умер, мама – в девяносто два, да и сестры отмеренный богом большой срок прожили».

  – Иван Алексеевич,  откуда вы родом?

– Родился в 1925 году в деревне Листвянка Ермаковского района Разъезженского сельсовета. Деревушка моя небольшая, в пяти километрах от села Разъезжее, на правом берегу реки Оя. Отца звали Алексеем Ивановичем, мать – Акулиной Петровной. Нас было пятеро братьев и четыре сестры. По старшинству назову: Арина, Андриян, Григорий, Татьяна, Федор, Николай, я, Устинья да Дуся. Отец мой сам был с Курской области. Участник Первой мировой войны. Но о ней он нам никогда не рассказывал, не любил вспоминать. С матерью в Листвянке познакомился. Он в деревне на богача батрачил, тот за труд справил ему хозяйство небольшое, животинку кой-какую выделил.

В Листвянке колхоз был небольшой. Всё, как и везде: сеяли, убирали, скот держали. Пашни, поля были. Наша семья сперва единоличное хозяйство вела. Две коровы, лошадь, овцы, свиньи – всё свое. Небольшой надел земли тоже был. Но «нажали» на нас сильно, налогом задавили. Поэтому пришлось в колхоз вступить. Отдали всю живность, только коровенка осталась. Всё общее стало. В колхозе больше рожь, лен, кукурузу сеяли, а пшеница плохо росла. В тайге ведь дожди часто, а пшеница влагу плохо переносит.

Сразу за нашей оградой кедрач начинался, поэтому худо-бедно, но не голодали даже во время войны. И дети, и взрослые работой были заняты. Большую часть урожая государству сдавали, а себе маленько оставалось. В деревне четырехлетняя школа была. После ее окончания ребятишки шли учиться в соседнее село Разъезжее. Я начал было в пятый ходить, да там речку надо было переходить, опасно, вот родители и решили, что четырех классов достаточно. Читать, писать научился и ладно.

– Иван Алексеевич, а как узнали о том, что война началась?

– По радио сказали. Оно у нас на улице на столбе висело. В районе сразу же мобилизацию объявили. Всех подходящих по возрасту мужиков и парней на фронт призвали, в колхозе одни женщины и малолетки остались. Мои старшие братья Андриян и Григорий в самом начале войны на фронт ушли. А брат Федор уже там был. Он срочную проходил, когда война началась. Кабы не война, он должен был осенью вернуться. Федор в погранотряде служил в Брестской крепости, которая приняла на себя первый удар фашистов. Там и погиб. Андриян под Ленинградом голову сложил. Григорий – в Смоленске: тяжело раненный лежал в госпитале, который немцы разбомбили. Брата Николая в сорок втором году призвали. А за ним – и меня.

Перед этим успел на тракториста выучиться. В сорок первом приехал в деревню председатель сельсовета, езжай, говорит, в Ермаковское, на тракториста учиться. Из нашей деревни я да из соседнего Разъезжего Максим Ефремов три месяца в МТС отучились. А осенью меня сразу же – на поля. До ноября сорок второго на тракторе пропахал. А потом и мой черед пришел.

– Куда же вас направили?

– А не сразу и направили. В первый раз нас, трех парней из Листвянки – Виктора Гаврилова, Костю Казакова и меня, в ноябре сорок второго призвали. Сопровождающий привез нас на Абаканский вокзал, а сам смотался куда-то. Трое суток мы там просидели. Есть, спать хочется, а куда пойдешь? Ну, и махнули мы обратно в деревню. Приехали и сидим, молчим. Нас так ведь и не хватились. А через пять месяцев, в марте 1943 года, опять нам повестки приходят. На этот раз проволочек не было. Провожали нас всем селом. Мать лямки к мешку приделала, и мне – за плечи. А в нем каравай хлеба да кусок сала. Отец своего самосаду насыпал целый куль.

– А вы уже курить умели?

– Баловался разве что, тайком на задворках покуривал. Но после военного лагеря как отрезало. Да так, что всю жизнь потом ни разу папиросу в руки не взял, ни разу не затянулся.

Не зависеть от своей слабости

– И что же случилось?

– А вот что. Из деревни нас на телеге привезли в Ермаковский райвоенкомат, оттуда на грузовиках всех призывников привезли в Абакан на автовокзал. Переночевали там, а утром – прямиком в Бердск. В то время рядом с этим городом военные лагеря были, навроде пересылочного пункта. Вот там увидал, как солдаты за самокрутку последнюю пайку хлеба отдавали. И такая злость меня взяла. Ведь покурит солдат, а кушать-то нечего: еду-то на табак обменял. Я тогда весь отцовский табак бойцам раздал, просто так. А сам решил, что никогда в жизни не буду зависеть от своей слабости. На фронте от махорки, что по солдатскому пайку мне положена была, сразу же отказался в пользу товарищей.

Как только приехали, нас по землянкам распределили. В них нары трехъярусные, а стены бревнами обложены. Выдали там нам бушлаты, все черные, замазанные, ботинки, шапку и голяшки – обмотки такие двухметровые. Эти обмотки – такая штука неудобная. Обвязываешь ими ноги до колен, затем надеваешь ботинки. А они то и дело норовят с ног свалиться. Хорошо, что их потом заменили на портянки и сапоги. Но это уже в Новосибирском автополку было.

В Бердске целый месяц нас каждый день с криками «Ура!» по-пластунски да со станковым пулеметом по полю гоняли. Еще не забуду, как мы наголодались в этих лагерях. В день давали котелок с водой, в которой одна свеколка плавает, и кусок хлеба. Такой липкий кусок, что сожмешь его, и пальцы потом с трудом разжимаешь. Под конец так оголодали в лагере, что нам уж все равно было: под пули идти или еще куда.

– Не страшно было – под пули?

– Даже и не думал об этом, по молодости, наверное. Убьют и убьют. Не я же один, всех убивают, так рассуждал. Через месяц приехали покупатели: набирать солдат в полки и части для пополнения. Обо всем спрашивали: где родился, кто мать, отец, кем работал, сколько классов кончил. Я-то в летчики сильно хотел, да как узнали про четыре класса образования, сразу меня завернули.

 Первомайский парад

– Куда же вы попали?

– В автополк. Спрашивают: «Кто трактористом был?» Я и вызвался. Мои земляки Виктор и Костя в пехоту попали, говорят: «Давай вместе держаться». Но я отказался, ведь технику-то знал.

В автополк двенадцать человек отобрали. Посадили нас в телячий вагон и прямиком – в Новосибирск. Затем в город Богородск Горьковской области. Там тоже учения были. Снова бегали и «Ура!» кричали. Потом на шоферов ЗИС-5 и полуторки начали нас учить. В тридцать шестом автоучебном полку нам выдали военные права. А потом меня сразу же определили в подвозчики снарядов к «Катюше».

Выстрелить и смотаться

– К той самой легендарной «Катюше», реактивному гвардейскому миномету?

– К той самой. Как закончили учебу, приезжают с воинской части и отбирают шесть человек, и меня среди них, к более опытным шоферам на подмогу. На каждой полуторке – по два шофера было. Мы снаряды не только подвозили, но и грузили их в машину.

В ящике – по два снаряда, каждый из которых по сорок пять килограммов, да ящик сам весом в десять килограммов. Вот и выходит, что центнерами таскали. Снаряды эти на станции брали. Придет разнарядка, мы и забирали сколько нужно для своего полка.

«Катюши» то в одном, то в двух километрах от передовой стояли. На передовой корректировщик был, который определял по местности куда стрелять и передавал данные по связи. А всего на одной установке было четыре заряжающих, командир, наводчик и водитель.

– «Катюши» ведь секретной техникой были?

– По первости – да. Но под конец войны, когда мы немца гнать начали, уже такой секретности не было. Простокогда «Катюша» отстреливалась, нужно было ее быстренько увести – выстрелить и смотаться. Враг-то сразу засекал, откуда залп, и начинал бомбить это место. Для него ничего слаще не было, как «Катюшу» уничтожить. «Катюша» – минометная установка БМ-13 – состояла из восьми направляющих рельсов. Вот с них-то и стартовали реактивные мины. И звук при этом издавался такой, как скрежет, а еще, как будто пар шипит. В начале войны эта установку ставили на ЗИСы. А как появился американский «Студебеккер», стали использовать его. У него и мощность больше была, и проходимость.

«Катюша» могла одновременно и шестнадцатью снарядами пальнут, а могла и несколькими. При стрельбе сзади от нее огненный хвост вырывался. Поэтому позади нее нельзя было стоять, а только по бокам и то на расстоянии нескольких метров. Дальность стрельбы – примерно восемь километров. Она зависела от того, насколько высоко поднять установку. Выше поднимут – дальше стрельнет, ниже – ближе. «Катюши» в бою обычно после артналета применяли. А в промежутках между боями установку нужно было маскировать. Мы ее ветками прикрывали.

Среди подвозчиков снарядов к «Катюшам» потерь мало было. Мы ведь не на передовой, а далеко позади нее стояли. Это пехота почти вся погибала. Два моих земляка, с которыми вместе призывался, как раз в пехоту попали. С фронта-то живыми вернулись, только Костя Казаков без ноги, а Виктор Гаврилов сильно контуженным. Так и не оправился от этого, умер вскорости.

– Победу где встретили?

– За Ригой. Тогда весть пришла, что немцы в кучку собираются. Вот мы и приготовили свои «Катюши». Ждали только команды: «Огонь!» Но стрелять нам так не пришлось. Седьмого мая приказ: «Отставить». А девятого мая о победе объявили.

– Какой наградой вы больше всего гордитесь?

– Медалью «За отвагу». Это моя единственная боевая награда, остальные – юбилейные. Награждали нас в Биробиджане, в сентябре 1945 года. Нас туда после Риги, как только о начале войны с Японией стало известно, загнали.

После войны парней сорок третьего года призыва дослуживать оставили. Вначале в белорусском городке Куколевка служил, там военные гарнизоны были. Через два года – приказ: на Дальний Восток, в город Петропавловск-Камчатский. В семидесяти пяти километрах от него военная часть находилась. Меня определили шофером в хозчасть. Там до сентября 1949 года и прослужил.

Брат Николай в сорок шестом вернулся. В леспромхозе стал работать, что в двенадцати километрах от Листвянки был. Лес заготавливал

И я, как приехал, решил паспорт справить, чтобы с колхоза уйти. А чего там делать-то? Техники никакой, на чем работать? В ЗАГСе, в селе Ермаковском, выправил паспорт, там же и остался. Это был 1950 год. Неподалеку от села как раз ГЭС начали строить. Стал шоферить на самосвале, камни, землю возил.

Через два года гидроэлектростанцию мы построили, перебросили нас в соседний Идринский район, чтобы и там ГЭС строить. Но там только чуток отработал. Потому-что не дело: я всё в разъездах, а семья-то в Ермаковском осталась. Сын Алеша в 1951 году родился. Жена Валентина продавцом в киоске работала.

Сначала жили на квартире у ее дяди, потом комнату сняли. Зарплата моя была четыреста восемьдесят рублей. Вроде, неплохая по тем деньгам, а купить на нее нечего. В магазинах – шаром покати. Голодно. Вот и решили в Туву податься. В это время здесь тесть мой Степан Федорович Фурсин уже проживал, работал мотористом на Кызыльском ремзаводе. И все в письмах звал: приезжайте, мол, сюда.

Лучшую долю искали и нашли

– Не боязно было насиженное место покидать?

– Да нисколько. Лучшую долю искали и нашли ее здесь, в Туве. Весной пятьдесят четвертого поехал сначала один: разведать, что к чему. Правду писал тесть, что в Туве жизнь намного лучше, чем у нас. В магазинах – всего навалом, чего в Ермаках и не видывали: сахар, крупы, колбасы, рыба, материя. По осени перевез в Кызыл жену и сыновей, к тому времени уже и Сережа родился. А младший Михаил в Кызыле в шестьдесят третьем году на свет появился.

Устроился слесарем в стройконтору Кызылского авторемзавода. Затем там же – шофером на грузовик ЗИС. Директором тогда был Волченко, бухгалтером – Рощин. Работал с Сегаевым, Щадриным, братьями Поповыми, Кукариными. Тогда по городу три АТП было. Мы ремонтировали их автомашины. Из Минусинска и Монголии на ремонт тоже привозили. На ремзаводе столярный, литейный цеха были, много подсобных помещений. Человек двести работали, русские и тувинцы – все вместе. А жена сначала с ребятишками дома сидела, а потом много лет сестрой-хозяйкой в ресбольнице проработала. С ремзавода и ушел на пенсию. Правда, еще долго потом, если просили, всегда помогал.

– Иван Алексеевич, а война часто снится?

– Бывает, что другой раз и приснится. Будто еду я на своем грузовике куда-то, а потом – раз, и в другом месте оказываюсь. Но сны не страшные. Может, потому, что столько времени прошло с той войны?

Юлия Сат «ТуваМедиаГрупп» www.tmgnews.ru

Фото газеты «Центр Азии»

 

Аналитика и мнения